ж.и.з.н.ь — О чём думаешь? — спросила Катя, моя жена средних лет. Она преподаёт в школе биологию.
Ночь. Мы лежали в кровати и бесцельно пялились в потолок. Где-то на полу осталась пустая бутылка вина и нижнее бельё.
— О том, как мне хорошо, — ответил я. — А ещё о том, что надо бы поспать.
— А я вот не хочу спать. Вообще ни одним глазом!
Она придвинулась ближе, и я почувствовал её тепло.
— Правильно говорится «сна ни в одном глазу», — ответил я.
— А я говорю - «ни одним глазом». Помнишь, как в той сказке: «Спи один глазок, спи второй»… Так, не смей спать без меня. А то щекотаться буду.
— Так спи со мной, я же не запрещаю, — ответил я.
— Не буду, и тебе запрещаю! — она легонько ущипнула меня за бок. — Вот, а в следующий раз защекочу.
Я посмотрел на неё. В темноте даже в упор не видно лица. Вечно бодрая Катька дышала мне в лицо вином. Я вздохнул и сказал:
— Ну хорошо. И что ты предлагаешь?
— А давай болтать всю ночь?
— Катя, солнце моё, мне через 4 часа вставать, а через 5 с половиной быть в цеху. Ты же понимаешь, что там всё серьёзно.
— А ты позвони на завод и скажи, что тебя сегодня не будет. Скажешь, что я не пускала.
Я усмехнулся. Всё равно уже не высплюсь, да и можно же одно утро потратить на жену. Потом только позвоню Феликсу, чтобы проследил за работой.
— Ладно, ты победила, я сдаюсь.
Я вытащил руки из-под одеяла и выставил так, будто держал поднятыми. Катя этим воспользовалась и, проникнув пальцами подмышку, защекотала. Я захохотал, и Катя тут же убрала руку, её пальчик скользнул мне на губы.
— Тихо, — сказала она. — Счастье разбудишь.
Мы смолкли и прислушались, будто нашкодившие школьники. Катя сказала шёпотом:
— Кажется, спит. А то хохочешь, как довольный слон.
Я не знал, как хохочут довольные слоны, но метафора звучала убедительно. Тем не менее спросил:
— А как они хохочут?
— В следующий раз перед тем, как защекотать тебя, включу диктофон. Тогда и услышишь, хо-хо-хокало ты моё.
Мы болтали ни о чём два часа, потом по которому разу начали вспоминать прошлое. Тут откопалось что-то новое:
— Ты об этом не рассказывал, — сказала Катя.
— Разве? — удивился я.
Катя насторожилась, будто кошка, её голос сделался любознательным.
— Рас-ска-зы-вай!
— Хорошо. Слушай. Когда мне было семь или десять, точно не помню, был у одного приятеля игрушечный автопарк. И машинки там такие маленькие были, мне сейчас целая жменя в ладонь бы вместилась. А времена были, что я о такой роскоши даже мечтать не мог.
Я посмотрел на Катю, но снова не разглядел лица. Запах вина уже исчез. Она сказала:
— Продолжай.
— Так вот. Зашли мы к нему домой, поиграли немного, ну я и говорю, мол, зачем тебе так много, подари мне хоть одну. А он мне: нет-нет, это мне отец из-за границы привёз. Ну я и дождался момента и таки уволок одну.
— И что потом?
— А её закопал за домом. Даже не помню, почему, — ответил я и погрустнел.
На лице Кати проступили едва видная добродушная улыбка. Она сказала:
— Совесть замучала. Но ты всё равно остался плохим парнем, ну-ну.
Катя погрозила пальчиком. Я усмехнулся, а она продолжила:
— Хороший плохой парень.
Когда прозвенел будильник, я взял мобильник и, выбрав номер, поднёс к уху.
— Здоров, Феликс. Меня сегодня не будет, проследи за всем, ладно? Дочка заболела, надо присмотреть. Всё, спасибо, давай.
Я отложил мобильник и в темноте разглядел порицание на лице Кати.
— Мог бы хоть Счастье в это не впутывать. Ей же сейчас в школу.
— Ну так да. Но тебе-то никуда не надо. Это утро в нашем распоряжении.
— Ты хороший очень плохой парень. И я тебя люблю, — улыбнулась она.
Я тоже улыбнулся и потянулся поцеловать её, но губы встретили узкую ладошку.
— Тихо.
Из спальни дочери звенел будильник. Катя выползла из кровати.
— И не вздумай спать. Вот сейчас Счастье в школу соберу и продолжим с того же места.
Она ушла готовить завтрак, а я закутался в одеяло. Можно и поспать...
***
На следующий день я вышел на работу. Из-за нарушенного вчерашним ночным бодрствованием графика чувствовал я себя помято. Всё прошло буквально в трансе.
Утренний мороз быстро привёл меня в чувства, а гололёд на тротуарах бодрил покрепче чашечки кофе. Гвоздём прочищающей программы стал автобус. Короткий и забитый, он остановился на остановке, и два десятка людей повалили к открывшимся дверям.
К проходной на заводе я попал только через сорок минут. Люди вокруг приветствовали меня, кто-то с улыбкой желал доброго утра. Я в привычной манере отвечал угрюмым кивком. Добродушным и мягким я умел быть лишь с семьёй.
— Здоров. Ну как дела идут? — спросил я, пожав широкую руку Феликсу — моему заместителю и слесарю-ремонтнику пятого разряда.
— Вчера новый станок получили…
— Точнее, старый советский. На ремонт отправили, — перебил я его. — Я угадал?
Он кивнул, а я задумчиво почесал затылок. Последний новый станок из Италии наш цех получил, когда я ещё зелёным детёнышем сюда пришёл. А остальные станки совсем уже старички, а некоторые — даже старше меня.
— Что за он хоть?
— Сверлильный. Я в него пока не смотрел, студенту дал разобраться. Но бьюсь об заклад, что вся петрушка в коробке скоростей.
Я посмотрел на него грозно. Феликс провёл рукой по блестящей лысине.
— Подожди-подожди, ты хочешь сказать, что просто так доверил станок мальчишке?
— Ну а чего? Что может случиться? Пусть учится, нечего за ними как за детьми бегать.
— Феликс, они и есть дети. Им только волю дай — забыл, что ли? Веди к пациенту.
Он кивнул. Настроение лениво ползло ниже плинтуса, и мы пошли в цех. «Пациент» стоял в углу ремонтного цеха. Старый, с облезлой краской, но всё ещё имеющий право на жизнь. Я обошёл его и краем глаза посмотрел на саму коробку. Рядом никого не было.
— Наш студент, я так понимаю, ещё не подошёл, да? — спросил я.
— Будет с минуты на минуту. Я видел его на заводе, как раз переодеваться шёл.
— Ладно уж, смотри, чтобы не накосячил, мало ли…
Я запнулся и посмотрел под станок. В луже масла лежала знакомая картонка, и я поднял её Надпись гласила: «Не включать! Станок неисправен»
Сказать, что я разозлился — значит, ничего не сказать. Я повернулся к Феликсу.
— Это ещё что? Почему табличка висит не на станке на видном месте?
Феликс растерялся, хоть по натуре и прослыл крепким мужиком.
— Да это я, наверное, по неосторожности.
Я закатил глаза на лоб.
— И ты туда же. Ну понимаешь же, не в детском садике. Ладно эти ещё…
Сзади кто-то сказал:
— Это я забыл.
Кирька, тот самый студент, виновато смотрел мне в лицо. Хоть руки у него и растут из правильного места, но голова до сих пор горячая. Наверное, всё слышал, просто за спиной стоял. Знает, что его ждёт конкретный разбор полётов. В том числе и Феликса.
— Забыл он, видите ли, — я повесил табличку на станок и взялся за тряпку руки вытереть. — Ты понимаешь, что кто-то здесь мог свою жизнь забыть? От сети-то хоть отключил?
— Нормально, отключил, не дурак же, — ответил Феликс, но я ему не поверил и посмотрел на Кирьку. Он торопливо закивал.
— Хорошо. К станку больше не подходи. Сейчас переоденусь и найду тебе что-нибудь другое.
— Но...
— Я всё сказал!
Я обогнул стоявший неподалёку сломанный токарный станок, окружённый ремонтниками, и пошёл к себе в каморку, Феликс — за мной. Он сказал:
— Слушай, зачем ты с ним так? Сам же понимаешь, что просто доколупываешься. А паренёк-то с мозгами.
Мы вошли в каморку и, когда дверь закрылась, я снял куртку. Феликс не унимался, только распаляя мою злость.
— Как же он учиться будет, если ты его от всего метлой гонишь?
— Пусть для начала за собой следить научится. Видимо, рано к станку его подпустили, надо было ещё болтов дать перебрать. Может, хоть целее будет.
Феликс провёл рукой по лысине.
— Дай ему нормальную работу, хотя бы под мою ответственность.
— Вчера уже дал. Под твою ответственность.
— Ну и ничего же не произошло.
— Вот и хорошо, что ничего, — ответил я, надевая робу. — А там как раз новая партия болтов прибыла.
Феликс испытующе посмотрел на меня, потом открыл дверь и перед тем, как выйти, сказал:
— Делай, как хочешь. Но потом не удивляйся, что весь цех тебя ненавидит.
Я это понимал, но не мог иначе. Я вздохнул и, когда Феликс почти закрыл дверь с обратной стороны, позвал:
— Феликс Григорьевич.
Он посмотрел на меня, потом вошёл обратно и прикрыл дверь. Я сел за стол, а он встал напротив. Повисла гнетущая тишина, и я заговорил.
— Я же не просто так всё это делаю. Хоть ты-то должен это понимать.
Он кивнул и сказал:
— Я всё понимаю, но у тебя порой дело до такого маразма доходит, что твоей дотошности могли бы позавидовать даже немцы.
— Ты знаешь, что это не просто так. Ты же понимаешь, чем сильнее они меня будут ненавидеть, тем целее останутся. Здесь не детская площадка: на асфальтик упал — коленочку разодрал. Здесь всё гораздо серьёзнее.
— Я понимаю, но... — сказал он, но я перебил.
— Что, забыл, что ли, Ваньку? Говорили же ему русским языком: не лезь ты к токарному патрону, не отрубив станок от питания, спешить некуда. И что?
Я достал из кармана пачку сигарет и зажигалку. Феликс ответил:
— Ну так там совсем другое дело…
Мне хотелось выругаться. Крепко и забористо, но щелчок зажигалки и горьковатый дым меня успокоили.
— Какое другое? Вот забудет кто-то про табличку и электричество да отправится играть в домино, а кто-то не заметит, что станок на ремонте, да и включит. А если ещё механизмы не прикрыты и оттуда вылетит что-нибудь да в голову попадёт. Всё, труп!
Он смотрел на меня каменным взглядом. Я сделал ещё затяжку и отправил сигарету в пепельницу. Феликс ответил:
— Слушай, я понимаю, что Ваня твоим одногруппником был, но ты перегибаешь палку.
— Если бы он тогда отключил станок, до сих пор бы работал, а так что? Он потом руку по кусочкам собирал. И то не собрал, и что ему теперь прикажешь делать?
Феликс не возражал, просто смотрел на меня. Я помолчал и продолжил:
— В который раз повторяю: не шутки ради все эти правила. Ты же знаешь меня, я простой русский мужик, и мне до этой бюрократии нет дела! Вон, пусть там этим занимаются.
Я большим пальцем показал в потолок. Феликс молчал, и я снова взял слово:
— Сколько раз говорят, что все правила написаны кровью? Но нет, для всех это пустой западноевропейский пафос. Проклятый менталитет.
Я замолчал, и теперь окончательно. Я выговорился, больше мне ничего не хотелось, просто посидеть немного в тишине. Феликс тоже помолчал, потом поднялся и сказал:
— Ладно уж, Кирю тогда к болтам приставим. Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь.
Он вышел в цех, за ним закрылась дверь. Я вздохнул и положил подбородок на руки. Я сидел, мысли роились в голове. Где-то в глубине души я осознавал, что и сам не соблюдаю всех правил, а иногда и вовсе докапываюсь до мелочей похлеще любой проверки.
С другой стороны, я не мог иначе. Я не получал от этого удовольствия, просто хотел, чтобы всё работало, как надо, чтобы все были целы. У них же семьи, а у некоторых — и по двое-трое детей. Как мне потом говорить их жёнам, что муж погиб при несчастном случае? Или лишился руки?
Я поднялся. Совершенно спокойный и полный решимости мастер ушёл на работу в цех. Пусть меня ненавидят, зато все будут целы. В конце концов, не так уж и страшно гореть, зная, что кого-то согреваешь.
***
А время шло. Прошёл декабрь, Новый год отметили без каких-либо модных излишеств: подарили Счастью какую-то куклу. Её покупала Катя, потому что я в этих делах ничего не понимаю.
В январе я частенько ловил в цеху на себе недовольные взгляды подчинённых, в том числе и Кирилла, всё ещё перебиравшего болты. Однажды он спросил:
— И долго мне этими болтами заниматься?
— Пока не поймёшь, что сначала надо оборудование отключать, а потом только их выкручивать, — отвечал я.
Отношения на работе натянулись, будто струна, а цех напоминал пороховую бочку. По грустной иронии фитиль подожгли на мужской февральский праздник. В тот день уволился Кирилл, и меня к себе позвал заместитель директора.
— Довёл студента, — говорили за спиной. — Долбаный педант.
Но стоило мне обернуться, как все стояли по рабочим местам. Казалось, что я сам себе начинаю выдумывать эти разговоры.
С заместителем директора я говорил почти час. Всё сводилось к тому, что мне вскоре придётся забыть про мастера в ремонтном цеху, зато есть местечко в токарном. Я бы мог остаться в своём цеху, пусть даже простым ремонтником, но вряд ли бы меня там уже приняли.
Домой я ехал мрачный. Вот так и получилось, что благими намерениями выложена дорога в ад. Возможно, я только что убил хорошего ремонтника... или через неделю-другую он родится уже на другом заводе или частной автомастерской. А ведь мне просто хотелось, чтобы все были целы.
Февральский праздник мужчин я собирался отметить в закрытой комнате с бутылкой водки. Надраться до волчьего воя и уснуть на угловом диванчике на кухне. Водку я купил по пути домой, и всё бы хорошо, если бы не одно «но».
— Ну наконец-то. Явился, не запылился.
— Катя, я устал, — ответил я. — Счастье ещё в школе?
— Нет, она у мамы. Но это не повод нажираться. Я не для этого просила маму присмотреть за ней.
Я удивился, и едва не выронил бутыль.
— И для чего же?
— Неужели ты забыл, что сегодня двадцать третье февраля? — улыбнулась она и подошла ближе. — И у меня есть для тебя... Подарок.
Загадочная улыбка, томный голос, а ещё расстёгнутая пуговица на халате. И дочь у мамы. В голове заметались неприличные мысли. Она положила мне руку на грудь и сказала:
— Пойдём со мной. Этот сюрприз в спальне.
И я пошёл, окрылённый просыпающимся чувством сближения с женщиной. Водка осталась в прихожей, мы прошли коридор и оказались около двери.
— Ты готов, милый?
Её томный голос — настоящее оружие. Я ответил:
— Готов.
Дверь в спальню открылась. В подарок я ожидал чего угодно от носков, до пижамы. Но тут я выпал в осадок.
— Охренеть…
***
Сидя на большой перемене, Катя пила чай в учительской и болтала с Василисой — пожилой учительницей математики.
— Василис Олеговна, вы не знаете, что можно мужу на 23 подарить?
Катя никогда не задавалась таким вопросом. Она всегда знала, что можно подарить, но сейчас была в ступоре. У мужа всё есть. Василиса Олеговна обхватила ладонями чашку и сказала:
— Что-нибудь неожиданное, но в таком деле нельзя переусердствовать. К примеру, им не нравятся ужи в кровати, эх…
Она улыбнулась, вспоминая, как в детстве на день рождения подсунула ужа в кровать старшему брату, и продолжила:
— Неожиданное и приятное. Это кредо любого подарка.
Катя погрустнела:
— Неожиданное — это легко, но чтобы при этом ещё и приятное. Сложно это.
— Не переживай, — сказала Василиса Олеговна. — Вспомни, о чём он тебе рассказывал в последнее время, причём чем более давно он об этом рассказывал, тем тебе лучше. Тогда он точно не будет ожидать такого подарка.
Катя задумалась... а через минуту подскочила на стуле. Её осенило, и пусть идея казалась нелепой, она знала, что это будет и приятно, и неожиданно.
— Спасибо, Василис Петровна. Теперь я знаю, что подарить своему раздолбаю.
На следующий день она поехала в супермаркет за слишком несерьёзным подарком для слишком серьёзного мужа.
***
— Охренеть, — только и смог выдавить я и тут же получил ладошкой по губам.
— Не ру-гай-ся. Тебе нравится?
Сюрпризом оказался большой — на полкровати — автопарк с маленькими машинками.
— Охренеть, — снова сказал я и приготовился получить по губам. Но удара не последовало.
— Вот видишь, теперь тебе больше не придётся воровать машинки у друзей, — улыбнулась она.
И да, мы, психически здоровые взрослые люди на третьем десятке лет, сидели и до вечера играли в машинки. Я грабил банки, а Катя брала полицейскую машинку и следила за законом в книжном городке.
Я забыл про проблемы на работе. Пусть я и не буду получать надбавок, но ответственности теперь куда меньше.
— Вы арестованы за ограбление банка, выйдите из машины и положите руки на капот, — сказала учительница биологии средних лет.
— А вот и нет! — ответил взрослый токарь пятого разряда, и погоня продолжилась…
